|
Рубен
Давид Гонзалес Гальего
 Веселые,
добрые, умные, мы хотели жить, очень хотели. Среди нас были
будущие физики, химики, биологи, математики и, может быть,
поэты. Убили нас не всех. Меня убили не до конца.
Писательская
судьба Рубена Давида Гонзалеса Гальего - невероятней хрестоматийно-героической
удьбы автора романа "Как закалялась сталь". Он родился
в Кремлевской больнице с диагнозом детский церебральный паралич,
был отобран у матери, объявлен умершим и тайно отправлен в
забытье - в систему специальных детских домов. Причиной был
дед несчастного ребенка. Испытанный друг КПСС, которого благословил
сам Сталин. Откроем "Советский Энциклопедический словарь"
на странице 272: "ГАЛЬЕГО Игнасио (р. 1915), генеральный
секретарь Коммунистической партии народов Испании с 1984 года.
С 1948 года - в руководящих органах КП Испании".
Трех с половиной строчек достаточно, чтобы понять: не накрылось
бы вся эта система, так бы до конца своих дней и остался Рубен
Давид Гонзалес Гальего тайным узником международного коммунизма,
"Железной маской" - с заткнутым ртом.
В 44-м номере журнала "Огонек" за 2001 год появилась
"бумажная" публикация под названием "Я герой".
В предисловии московский поэт Михаил Поздняев пишет:
"Записки из детского дома" Рубена Давида Гонзалеса
Гальего и вся его судьба переворачивают с ног на голову наше
представление о счастье и несчастье. Потому что имеющий все
может быть насчастным, а лишенный всего - счастливейшим из
людей. Рубен счастливейший. В его "Записках из детского
дома", при всей из беспощадной правдивости, нет ни капли
чернухи - сплошная любовь. Но вот о чем я думаю, - завершал
Михаил Поздняев, - может, Рубену еще только предстоит жить
в полную силу той любви, которая в нем скрыта?"
Во всяком случае, писательская жизнь Рубена только начинается.
В Мадриде, куда он прилетел осенью 2001 года - в свой день
рождения. Ему 33. Журнал "Иностранная литература"
в первом номере 2002 года публикует цикл его невымышленных
рассказов под названием "Черным по белому". "Экслибрису"
он предложил свои новые тексты - прозвучат они в чтении Ольги
Писпанен...
ДЕД
МОРОЗ
Весна. Мы сидим с другом. Два старшеклассника в колясках.
Друг курит. Курит, не пряча сигарету в кулаке, не оглядываясь
на проходящих мимо учителей. Учителя тоже не обращают на него
никакого внимания. Пусть курит, пусть делает, что хочет. Все
равно у него миопатия. Прогрессирующее заболевание. Никто
не знает, сколько он проживет. Другу повезло. Этой весной
его заберут домой. Навсегда.
- Знаешь, Рубен. В этом году Дед Мороз был не настоящий.
- Ты в порядке? Какой Дед Мороз? Сколько тебе лет?
- Ты не понял.
Он докуривает сигарету, поджигает от нее следующую. Аккуратными
тонкими пальцами бережно убирает окурок в спичечный коробок.
Точные, медленные движения. У меня бы так не получилось.
- Ты не понял, Рубен. Я в первый раз серьезно заболел на Новый
год, это еще до школы было. Я тогда не знал еще, что у меня.
Родители Деда Мороза вызвали. Он пришел поздно. Я не спал,
мне обещали Деда Мороза. Мама зашла, увидела, что я не сплю,
включила фонарики на елке. Папа его на кухню пригласил, а
он не пошел на кухню, сразу ко мне. Увидел лекарства на тумбочке,
костыли. Он папе сказал: "Что мы будем делать на кухне?
Пошли пить под елку. У меня все равно смена кончилась".
Принесли стол из кухни, водку, закуску. Хорошо было. И стихи
не заставляли читать. Мне лимонад в рюмку налили. Они выпили
по первой, Дед Мороз бороду снял. Хороший Дед Мороз, дядей
Петей звали. А трезвых Дедов Морозов вообще не бывает.
Я понял. Я вспоминал своих Дедов Морозов. Старых и молодых,
мужчин и женщин. Деда Мороза - нашу учительницу литературы,
молодых Дедов Морозов - студентов из педагогического училища.
Дедов Морозов - врачей, очень часто - врачей.
Раз в жизни я видел настоящего Деда Мороза. Он вошел веселый
и пьяный. Дед Мороз - красный нос. Зычным басом сказал: "Здравствуйте,
дети". Мы ответили, как полагается: "Здравствуй,
Дедушка Мороз". Дед Мороз пел и плясал. Читал стихи.
Смело и внимательно смотрел на нас. Не отводил глаз от малышей
в карнавальных костюмах. Когда включили медленную музыку,
он танцевал с безрукой девочкой-старшеклассницей.
Мы помнили. Мы помнили, как в прошлом году молоденький Дед
мороз читал по бумажке детские фамилии, путал текст, краснел
и заикался, а когда пришло время раздавать подарки, ему стало
плохо, совсем плохо. Его отвели в учительскую, напоили валерьянкой.
Этот Дед Мороз был что надо. Волшебный посох он оставил у
двери, еще когда вошел. Бутафорский мешок с подарками поставил
перед малышами. Малыши не брали ничего из мешка - стеснялись.
Тогда он высыпал все конфеты прямо на пол под елку.
Под конец праздничного вечера Дед Мороз ушел за кулисы клуба.
Вернулся без бороды и тулупа, в парадной военной форме. Надел
очки, достал из кармана сложенную вчетверо бумажку. Читал,
немного запинаясь, про партию и правительство, окончательную
победу коммунизма и наше счастливое детство. Потом, убрав
правильную бумажку в карман, громко объявил: "А сейчас
мои снегурочки раздадут всем подарки!". Выждал, пока
утихнул аплодисменты, сошел со сцены и пошел к столику, где
сидел директор нашего детского дома. Молодые парни с погонами
курсантов на плечах, совсем не похожие на снегурочек, внесли
в зал огромные картонные коробки с подарками. Очень быстро
и правильно раздали все подарки. Всем, и детям и взрослым.
Хороший был Новый год, лучший Новый год в моей жизни.
Друг курил. Я рассказывал ему про своего, настоящего, Деда
Мороза. Мы понимали друг друга.
- Ты прав, - сказал я, - трезвых Дедов Морозов не бывает.
Трезвые Деды Морозы - не настоящие.
ИСПАНКА
Больница. Я лежу загипсованный по пояс. Лежу на спине, лежу
уже больше года. Смотрю на потолок. Больше года смотрю на
одно и то же место на потолке. Жить совсем не хочется. Я стараюсь
меньше есть и пить. Стараюсь хорошо. Стараюсь, потому что
знаю, что чем реже ешь, тем реже тебе требуется помощь. Просить
помощи у других - самая страшная и неприятная вещь в жизни.
Обход. В сопровождении молоденьких студентов по палатам ходит
врач. Подходит к моей кровати. Заглядывает в мою историю болезни
и зачитывает то, что я слышу уже на протяжении года. Говорит
про мои руки, ноги и про умственную недостаточность. Я привык.
Обходы бывают часто. Я привык ко многому в этой больнице.
Мне почти все равно.
Врач снимает с меня простыню, достает указку, долго и нудно
показывает скучающим студентам мое тело. Объясняет им про
методы лечения и прочую ерунду. Студенты почти спят.
- Сколько будет два плюс два? - спрашивает он меня неожиданно.
- Четыре.
- А три плюс три?
- Шесть.
Студенты веселеют, почти просыпаются. Врач коротко и убедительно
объясняет им, что у меня поражены не все участки мозга. "Мальчик
даже помнит свое имя и узнает врачей". Он улыбается мне.
Я знаю такие улыбки, ненавижу их. Так улыбаются очень маленьким
детям или животным. Неискренне улыбаются.
- А сколько будет два умножить на два?
Слова "умножить" он произносит с особым нажимом.
Это уже слишком. Даже для меня это уже слишком, даже в этой
больнице, будь она проклята.
- Дважды два будет четыре, трижды три - девять, четырежды
четыре - шестнадцать. Мне холодно. Накройте меня простыней
или хотя бы закройте форточку. Да, я дебил, я это знаю, но
дебилам тоже бывает холодно. Я Вам не подопытный кролик.
Словосочетание "подопытный кролик" я подслушал в
перевязочной. Врач очень странно смотрит на меня. Стоит. Молчит.
Девушка из его свиты быстро нагибается ко мне, накрывает меня
простыней и так же быстро отходит.
Обход закончен.
Вечером ко мне подходит женщина в домашнем платье, молодая
и красивая. Она без халата. Уже больше года я не видел людей
без халатов. Решительно нагибается ко мне, спрашивает:
- Ты испанец?
- Да.
- Я тоже испанка. Учусь в педагогическом институте. Нам задали
пересказывать "Слово о полку Игореве". Текст сложный,
я ничего не понимаю, ты не поможешь?
- Но я еще маленький, а Вы в институте учитесь.
- Говори мне "ты".
- Хорошо, я постараюсь тебе помочь.
Она достает из сумочки книгу, придвигает стул к моей кровати,
читает. Читает медленно, почти по слогам. Большинство "непонятных"
слов я знаю, а для тех, что мне не знакомы, в книге сделаны
удобные сноски. Хорошая книга.
Темнеет. Ей пора уходить. Она закрывает книгу, встает.
- Мы еще не все прочитали, я приду завтра. Меня зовут Лолита.
- Меня - Рубен.
Она улыбается.
- Я знаю, как тебя зовут. Я приду завтра, Рубен.
Ночью я почти не спал. Ко мне еще никто никогда не приходил.
Почти у всех "на воле" кто-то был: родители, бабушки
с дедушками, братья и сестры. К одному парню-грузину приезжал
даже двоюродный брат. Его родители умерли, он рос у дяди.
Грузин объяснял мне, что двоюродный брат - его кровный родственник.
А кровный родственник, говорил он мне, - это самый близкий
человек на земле. У него было много кровных родственников.
У меня не было никого.
На следующий день к нам пришли шефы. Педагогический институт
внезапно взял шефство над детским отделением нашей больницы.
То есть, формально шефами они, наверное, были и до этого,
но именно в этот день они пришли именно в нашу палату. Среди
шефов, естественно, была Лолита. Поверх платья она накинула
белый халат.
Подошла к моей кровати.
- Видишь, я пришла. Почему ты плачешь?
***
Шефы приходили часто, почти каждое воскресенье. Лолита была
не всегда, но когда была, подолгу сидела у моей кровати. Мы
разговаривали. Просто болтали. Разговаривать с человеком -
это было для меня очень много, слишком много для детского
сознания. Ей же всегда и всего было мало. Просто приходить
к больному одинокому ребенку - мало. Как-то раз студенты принесли
в больницу кинопроектор. В комнате отдыха крутили мультики,
как всегда, я оставался в комнате один. Зашла Лолита, посмотрела
на меня, что-то сказала, я что-то ответил. Наверное, у нее
сегодня плохое настроение, подумал я. Быстро выбежала из комнаты.
А в следующее воскресенье студенты внесли в комнату кинопроектор.
Мою кровать развернули боком к стене. В светлом пятне на больничной
стенке забавный волк безуспешно пытался поймать хитрого зайца.
Все десять серий, десять серий самого известного русского
мультфильма. Я смотрел этот мультик первый раз в жизни.
С Лолитой все было в первый раз. В первый раз меня переложили
с кровати на каталку и вывезли на улицу. В первый раз за всю
мою больничную жизнь я мог видеть небо. Небо вместо вечного
белого потолка.
***
Праздник. В больнице праздник. Праздники меня не касались,
на праздники мне было плевать. Кто-то где-то весело проводил
время.
В палату вбежала очень красивая Лолита, в испанском костюме,
ярко накрашенная и без халата.
- Сейчас, Рубен, привезут каталку, отвезем тебя в комнату
отдыха. Сегодня я буду танцевать.
Радостная и красивая. Настоящий живой праздник.
В комнату вошла медсестра. Обычная медсестра в белом халате.
- Больного нельзя перемещать. Ему недавно сделана операция.
С приходом Лолиты я и забыл про операцию. В очередной раз
врачи разрезали мои гипсы, очередная бессмысленная боль. Нельзя.
Ничего и никогда нельзя. Впрочем, я привык, я уже почти привык
к вечным "нельзя". Лолита не привыкла. Выбежала
из палаты. Ушла.
Через пару минут вбежали шумно, заговорили по-испански. Лолита,
Пабло и усатый низенький парень. Пабло был с гитарой, Пабло
я знал. Усатый перешел на русский.
- Ты должна быть на мероприятии, немедленно.
- Я буду танцевать здесь. Здесь и сейчас.
- Ты будешь танцевать там, где тебе скажут. Гитару я забираю.
Пабло, пошли.
- Ты пойдешь, Пабло?
Лолита задорно смотрела на рослого парня. Смотрела открыто,
с вызовом, радостно. Пабло опустил глаза.
Усатый ушел, увел несчастного Пабло. Мы остались одни в больничной
палате.
Лолита танцевала. Танцевала, отбивая пальцами ритм.
Лолита танцевала. Танцевала для себя. Напряженно и строго
выстукивала далекую, странную мелодию. Без гитары, без Пабло.
Танцевала по-настоящему, вся.
К нам в детдом иногда приезжали танцевальные коллективы. Молоденькие
дуры старательно топтали сцену детдомовского клуба. Конферансье
выходил на сцену, объявлял следующий номер. Дуры топтали сцену
по-другому. Скучно.
Только один раз заведенный порядок был нарушен. По случаю
Дня Победы к нам приехала очередная танцевальная группа. В
который раз они завели привычную музыку. Внезапно на сцену
выбежал наш учитель истории, что-то шепнул на ухо растерявшемуся
гармонисту. Пошел вприсядку, позвякивая орденами. Девушки
расступались перед ветераном, не мешали. Выпил человек, пусть
пляшет. Учитель действительно немного выпил в тот день. На
то он и День Победы. Плясал он здорово, дико и свободно. Неуловимо
знакомым показался мне его выход. Свободой веяло от него,
силой. Больше никогда я такого не видел.
Но в первый раз настоящий, живой танец я увидел в северной
русской больнице. Настоящий танец, испанский танец.
***
Мы прощались. Лолите надо было уезжать.
- Я найду тебя, мальчик. Обязательно напишу тебе, жди.
Она обещала писать, я не верил, в очередной раз не верил.
- Ты не сможешь найти меня. Я не знаю даже, в какой детдом
меня отвезут.
Я не верил.
Через пару лет мне пришло письмо. Обычное письмо. Первое письмо
в моей жизни. В письме - красивая открытка. На открытке -
танцующая испанка в разноцветном платье. Платье на открытке
было расшито цветными нитками. Таких открыток в России не
выпускали.
Письмо мне дала воспитатель. Положила передо мной раскрытый
конверт. Села напротив.
- Рубен. Мне надо с тобой серьезно поговорить. Я прочитала
письмо. Там нет ничего опасного. Пока нет. Надеюсь, ты понимаешь,
что написать ответ ты не сможешь. Испания - капиталистическая
страна. Переписываться с капиталистическими странами не рекомендуется.
Каждый иностранец может оказаться шпионом. Ты умный мальчик
и должен понимать, что администрация детдома не вправе подвергать
тебя такому риску.
Забрала конверт, ушла.
Я долго рассматривал открытку, затем спрятал ее в учебник
математики.
На следующее утро открытки в учебнике не оказалось.
Рубен Давид Гонзалес Гальего:
Просто буквы, буквы на потолке, на черном фоне медленно ползущие
белые буквы. Они стали появляться по ночам после очередного
сердечного приступа. Я мог перемещать эти буквы по потолку,
складывать из них слова и предложения. Наутро оставалось только
записать их в память компьютера.
Сергей Юрьенен:
Черные буквы на белом потолке, а ночью белые на черном, вызвают
к жизни, конечно, специальную литературу. Этот нон-фикшн возникает
за пределами "нормального" ужаса, того, что жутко
для нормальных, так сказать, людей. При этом в текстах Рубена
Давида нет этого шаламовского взгляда, раз-навсегда заледеневшего
на Колыме, нет ни цинизма, ни особого "нагромождения"
макабра - именно это, помнится, Твардовский ставил в заслугу
"Иван Денисовичу". Есть острый интерес к вмененной
жизни, есть сострадание, любовь, наивность - есть трепет и
живое чувство. Звонишь ему в Мадрид по телефону: "Как
дела?" Ответ всегда один и тот же, как пароль, как символ
веры: "Живой!"
Газета "Эль Мундо" написала: "Его сорок пять
килограмм - это сорок пять килограмм оптимизма". В "Аргументах
и фактах" статья о нем полна фактических неточностей,
но названию в точности не отказать: "Мачо в инвалидной
коляске". Со страниц "Огонька" он хладнокровно
заявляет: "Я герой" - и это только констатация...
Так и есть. Иначе бы не выжил. Не вынес бы - как сказал поэт
- огонь сквозь потраву...
Пишет он пока по-русски, но в крови Андалузия, откуда дед-коммунист,
Страна Басков, откуда бабушка-коммунистка плюс Пылающий континент
от венесуэльского отца - индейцы и латиноамериканские китайцами
- "чинос". Гремучая смесь.
После того, как его объявили умершим, из Кремлевских больниц,
Рубен Давид Гонзалес Гальего был отвезен в село Карташево
под Волховом, где провел четыре года, затем в вышеупомянутый
ленинградский НИИ, откуда в Брянскую область, в город Трубчевск,
затем в Пензенскую область, в рабочий поселок электролампового
завода под названием Нижний Ломов и, наконец, в город расстрелянного
пролетариата - в Новочеркасск. Этому городу обязан он многим.
Здесь закончил два колледжа - английский и юридический. Женился,
родил дочь - не только нормальную, красавицу. Заработал на
компьютер. По приглашению заокеанских инвалидов побывал в
Америке - от Нью-Йорка до Сан-Франциско. Вернулся и развелся,
и женился снова. Вторая дочь, опять красавица. Испанско-литовский
режиссер решил снимать о нем документальную картину. В 2000
году киногруппа провезла его маршрутом Новочеркасск - Москва
- Мадрид - Париж - Прага. Столицу Чехии недаром называют "матерью
городов". Здесь Рубен нашел свою мать и выбрал остаться
с ней. Благодаря матери, сбылась "американская мечта"
Рубена - о мобильности. Коляска, по индивидуальному проекту
сработанная в Мюнхене, управляется двумя его действующими
пальцами пальцами, развивая скорость, за которой не угнаться
- 15 километров в час. Все это было в Праге. Благословленные
здесь принцом Астурийским и местным дипломатическим корпусом,
Рубен и его мать решили вернуться на историческую родину.
Самолет совершил посадку в мадридском аэропорту 22 сентября
2001 года. За день до этого Рубену исполнилось 33. К его судьбе
проявляет большой интерес масс-медиа - и в России, и в Испании.
После передач с его участием на испанском телевидении в Мадриде
его узнают на улицах - благо коляска заметная.
В день рождения он дал по И-мэлу интервью, которое полностью
появится в предисловии к его тексту "Черным по белому"
- в первом номере журнала "Иностранная литература"
за 2002 год. Прочту фрагменты:
Я не планировал становиться писателем, даже не мечтал об этом.
Все, чего я добился в России, это весьма ограниченная возможность
выживания. Я элементарно подыхал с голоду. Мои первые записки
появились как желание рассказать о том, что увидел, через
что прошел, чтобы умереть с чистой совестью. Сознательно писателем
я начал становиться, когда уехал. Когда отпала необходимость
ежедневной борьбы за выживание. В России я был абсолютно уверен,
что мое заболевание неизлечимо, готовился к смерти. Сейчас
мое здоровье в норме, я работоспособен как никогда.
- Герой ваших записок чаще всего с книгой, обычно безымянной.
Что вы читали в Союзе, в России?
- Читал много, читал все, что попадалось под руку. Читал,
уходя от реальности. Учителя литературы особенно не отличались
от остальных учителей. Они старались приложить литературную
реальность к реальности истинной, но в моем случае это было
невозможно. О том, что меня действительно интересовало, они
говорить со мной отказывались, остальное меня не трогало.
Литературные герои все как один были либо здоровы, либо имели
социальную поддержку. Их проблемы казались мне смешными. Опыт
жизни человека с серьезной инвалидностью, да еще и без поддержки
семьи, в литературе не описывался. Николай Островский стал
инвалидом после социальной интеграции в общество.
Всегда предпочитал переводную литературу. Она уводила от реальности
в большей степени, чем советская. Русскую литературу открыл
для себя только уехав. Читал Достоевского и понимал почти
все. Нравились и нравятся до сих пор латиноамериканские писатели.
- Когда пришло решение взяться "за компьютер?"
Когда познакомился с мамой, понял, что для того, чтобы объяснить
миру кто я такой, нужно писать. Слишком много странностей,
слишком много недоговоренности и лжи вокруг нашей истории.
Если ее не опишу я - опишет кто-то еще, причем так, как ему
выгодно. Конечно, большинству людей веселее представить наши
судьбы как нелепое стечение обстоятельств. Это не так. Я оказался
невольным свидетелем социалистической системы изоляции неполноценных.
Еще одна причина, по которой пишу - личная. Впереди - нормальная
жизнь, позади - ад. Я должен избавиться от этого ада в себе.
- Кто вы, испанец, пишущий по-русски? Русский, становящийся
испанцем? Как вы представляете писательскую деятельность в
Испании?
Я русский человек. Наверное, уже не на все 100 процентов,
но пока русский. За последний год я сильно изменился. Во всяком
случае, уже сейчас начинает складываться мое представление
о мировой культуре. Испания принимает меня как гражданина
своей страны, Россия - отторгает. Я меняюсь, и меняюсь очень
быстро.
Не уверен, что именно писательская деятельность будет основной.
Литература не кормит. Понимать язык, познавать культуру другого
народа - огромное удовольствие. Если буду писать, буду писать
на русском или испанском. Не вижу разницы.
В дополнение к интервью Рубен Давид рассказал один эпизод
из своей жизни - если угодно, комментарий к рассказу "Волга",
который вы услышите в чтении Ольги Писпанен.
... Год 1985-ый. Москва. Кремль. В Георгиевском зале - очередь
генсеков. Михаил Сергеевич принимает поздравления. На экране
генеральный секретарь Компартии народов Испании Игнасио Гальего.
Седовласый кряжистый испанец, которого благословил сам Сталин,
жмет руку новому хозяину Кремля. "Не твой ли дед, Рубен?"
- оборачиваются телезрители в одном из детских домов далеко
от Москвы. "Был бы мой дед, я б с вами тут баланду не
хлебал", - отвечает юный инвалид, которого со дня на
день должны перевести в дом престарелых - на верную погибель...
Рубен Давид Гонзалес Гальего:
ВЕЛОСИПЕД
Отбой. Взрослые выключают свет и уходят. Дети должны спать.
Лучшее время суток - пару часов после отбоя. Спать еще не
хочется. Темно. Если нет никакого праздника, незачем включать
свет. В праздник - другое дело. В праздник можно открыть припасенные
консервы, выпить вина, нет вина - хоть чаю. Если нет праздника,
а спать не хочется, можно разговаривать. Ночью можно говорить
о чем угодно, никто не будет над тобой смеяться. Ночью можно
вспомнить дом, маму с папой. Ночью - можно. Тебе не скажут,
что ты слабак и маменькин сынок. Ночью - не скажут.
В ту ночь говорили о родителях. Я молчал. Когда говорить было
не о чем, меня просили рассказать что-нибудь интересное из
прочитанных книг. Я рассказывал. В ту ночь мне нечего было
сказать. Я только слушал.
Как почти всегда осенью, дети спорили, у кого самые лучшие
родители. Понятно, что родители у всех были хорошие. Самые
добрые на свете мамы, самые сильные папы. Папы были не у всех.
У тех, у кого папы были, они были самые-самые.
- У меня папа хороший, - заговорил парень. - Самый лучший.
- Ты ж рассказывал, что он пьет?
- Ну и что, что пьет? Все равно хороший. Этим летом сосед
своему сыну на день рожденья велосипед подарил. Взрослый велосипед,
двухколесный. Он всем давал кататься. Все во дворе по очереди
на этом велосипеде катались. Папа три дня не пил, думал. Злой
ходил по дому. Ему мама пива купила, он и пива пить не стал.
Взял у меня тетрадку с ручкой, считал что-то. Пошел в бухгалтерию,
потом в профсоюзный комитет. В субботу в область поехал, вернулся
трезвый. Приемник мне привез. Вот, говорит, это сосед мой
сыну велосипед только на день рождения купить может, а я когда
захочу могу в семью подарки покупать. Две недели не пил. Попросился
в ночную смену, чтобы платили больше. Большой приемник, дорогой,
ни у кого такого не было. На шкале все города мира написаны.
По нему что хочешь можно ловить. И музыку, и передачи для
детей. Еще передача есть, там дикторы книжки для слепых читают.
Я каждый день ее слушал. Хороший приемник. А велосипед у соседа
все равно быстро сломался. Папа у меня умный, знает, что покупать.
Приемник ведь лучше велосипеда, правда?
Никому не хотелось спорить. Ясное дело. Приемник - вещь серьезная,
а велосипед... Что такое велосипед? Железяка с двумя колесами,
ничего больше.
ВОЛГА
Волга. Великая русская река. Есть еще машина такая, тоже называется
"Волга". Машины бывают разные. Когда я был маленьким,
я думал, что на свете бывают только "Волги", "Москвичи"
и "Запорожцы". В книжках писали и про другие машины,
но я других машин никогда не видел.
Каждый год в мае в детдоме устраивали выпускной вечер. На
выпускной вечер приглашали выпускников предыдущих лет. Многие
приезжали на машинах. Учителя встречали всех, всем радовались.
Радовались даже тем, кто приезжал на "инвалидках"
- мотоколясках с мопедным двигателем. Особенно радовались
тем, кто приезжал на "Волгах". "Волга"
- дорогая машина. Если бывший ученик покупал "Волгу",
он становился особенным учеником. На торжественном собрании
его приглашали в президиум, ему поручали читать напутственную
речь выпускникам.
Мы иногда разговаривали про машины. Дети спорили, у чьего
папы машина была круче. Машины были не у всех родителей. Далеко
не у всех. У некоторых дома были мотоциклы. Мотоциклы в спорах
не считались. Считались именно свои машины. Своими были также
машины дедушек или старших братьев. У одного мальчика не было
папы, но у его мамы была машина. Он очень гордился своей мамой
и своей машиной. Если родители жили недалеко от детдома и
приезжали в детдом на своей машине, - доказывать ничего не
приходилось. Тем же, кто жил далеко, было сложнее. Можно,
конечно, показывать фотографию всей семьи на фоне машины.
Но кто же сразу поверит фотографии? Если папа упоминал в письме
машину, - тогда другое дело. Если родители пишут, что у машины
пробито колесо, - значит, есть машина. Родители врать не станут.
Зачем им врать?
Я не знал тогда, была ли у моего папы машина. Не знаю и сейчас.
Встретимся - спрошу. Я не знал тогда, что у меня самый лучший
на свете дедушка. Самый-самый. Что мой дедушка - генеральный
секретарь коммунистической партии. Я не знал, что он боролся
за свободу испанского народа, что долгое время жил на нелегальном
положении. Я не знал, что он дружил с Пикассо. Я не знал,
что по России его возят на черной "Волге".
Если бы он приехал ко мне хоть один раз. Он бы приехал на
"Волге" в наш маленький городок. Все бы увидели,
какая у моего дедушки машина. Может быть, Пикассо передал
бы мне через дедушку картину, маленькую картину. Большую,
наверное, он пожалел бы дарить. Но маленькую? Эту картину
повесили бы в клубе, рядом с другими картинами под портретами
членов Политбюро. Там уже висели картины, которые нарисовал
папа одного мальчика. У этого мальчика папа был художником-оформителем
на заводе, он очень гордился своим папой и своей картиной
в клубе. Нет, картину Пикассо пришлось бы вешать в учительской
или в кабинете директора. Пикассо - круче, чем художник-оформитель.
Он приехал бы вместе с секретарем Областного комитета Коммунистической
Партии Советского Союза. Нас собрали бы в клубе. Директор
бы выступил с приветственной речью, и предоставил бы слово
моему дедушке. Все бы узнали, что мой дедушка - самый лучший
на свете советский разведчик, как Рихард Зорге или Штирлиц.
Это ничего, что Штирлиц был только в кино. Нам рассказывали,
что настоящий Штирлиц до сих пор жив и выполняет секретную
миссию.
Все бы увидели, какой у меня дедушка. Генеральный секретарь
коммунистической партии, - главнее, чем учителя, главнее директора
детдома. Он вышел бы на трибуну читать доклад о международном
положении, и все сразу бы поняли, что он самый главный там,
у себя, в Испании. Такой главный, что главнее некуда. Главнее
не бывает. Почти такой же, как Леонид Ильич Брежнев.
Он увидел бы мой дневник с пятерками, мою фотографию на школьной
доске почета. Он сразу полюбил бы меня, своего внука. Он ведь
был добрый, мой дедушка. Самый добрый дедушка на свете, как
дедушка Ленин, как Леонид Ильич Брежнев. Мы все знали, что
Леонид Ильич Брежнев очень любит детей и каждый день заботится
о том, чтобы у каждого советского школьника было счастливое
детство.
Но, может быть, у него не было времени приехать. Может быть,
за ним следили американские шпионы. Может быть, он был вынужден
соблюдать конспирацию. Он мог бы написать мне письмо, или
даже послать посылку. Я получил бы посылку, огромную посылку
с чорисо. Я не стал бы есть посылку один. Я бы всем дал по
кусочку испанской колбасы. И учителям, и нянечкам. И даже
собаке нашей трехногой дал бы кусочек. Все ели бы мою колбасу,
удивлялись бы. Все бы говорили друг другу: "Какая странная
в Испании колбаса, правда?" И собака бы тоже удивлялась.
Но собака ничего бы не говорила. Собаки не разговаривают.
Может быть, у него не было денег на колбасу. Может быть, он
как дедушка Ленин скрывался в шалаше. И как дедушка Ленин
он ничего не ел, только пил морковный чай, а когда рабочие
и крестьяне передавали для него продукты, он не ел их сам,
а все до последней крошки отдавал детям в детские дома? Он
мог позвонить. Он мог позвонить директору нашего детского
дома по секретному телефону. Директор нашего детского дома
был коммунистом, а коммунисты всегда помогали друг другу.
Меня вызвали бы в кабинет директора и рассказали бы под большим
секретом про моего самого лучшего в мире дедушку. Я бы все
понял. Я был умным мальчиком. Все, что мне было нужно, - знать,
что он где-то есть, знать, что он выполняет секретное задание
и не может приехать. Я бы верил, что он любит меня и приедет
когда-нибудь. Я любил бы его и без колбасы.
А может быть, он не боялся быть рассекреченным. Может быть,
он понял бы, что американские шпионы редко заглядывают в наш
маленький провинциальный городок, и мне бы разрешили рассказывать
всем про моего секретного дедушку? Совсем немного рассказывать.
Моя жизнь пошла бы совсем по-другому. Меня перестали бы называть
черножопым, нянечки не кричали бы на меня. Когда учителя хвалили
меня за хорошие отметки, им было бы ясно, что я не просто
самый лучший ученик в школе, я самый лучший, как мой героический
дедушка. Я был бы уверен, что после окончания школы меня не
отвезут умирать. Ко мне приедет дедушка и заберет меня. Все
изменилось бы для меня. Я перестал бы быть сиротой. Если у
человека есть родственники, он не сирота, он нормальный человек,
как все.
***
Игнасио не приехал.
***
Игнасио не написал.
***
Игнасио не позвонил.
***
Я не понимал его. Я не понимаю его. Никогда не пойму.
НОВОЧЕРКАССК
Я родился в Москве. Москва - столица России. В школе мы знали
о Москве все. Мы пели о Москве, читали стихи. Нам говорили,
что Москва - самый лучший, самый красивый город на свете.
Не знаю, я был в Москве только проездом, как и в Санкт Петербурге.
Спорить не буду, вполне возможно, что все, что нам говорили,
правда. Может быть, так и есть. Многие уверены в этом, во
всяком случае, москвичи.
Своими глазами я видел три города мира: Новочеркасск, Беркли
и Мадрид. Но сначала был Новочеркасск.
Про Новочеркасск я знал давно. Про Новочеркасск рассказывали
легенды. Говорили, что в Новочеркасском детдоме каждый день
едят картошку, зимой и летом. Говорили, что в Новочеркасске
растут помидоры. Не только помидоры. Абрикосы, арбузы и дыни
растут в этом сказочном городе, грецкие орехи и кукуруза,
сладкий перец и кабачки. Все это я пробовал пару раз в жизни,
я читал, что эти фрукты и овощи растут на юге. Я искал Новочеркасск
на географической карте мира, я знал, что это город на Юге
России. Еще говорили, что тех, кто совсем не может ходить,
отвозят в Новочеркасске в дом для престарелых и инвалидов.
Трехэтажный кирпичный дом. Там можно ездить на колясках, там
есть нянечки и врачи, там живут долго и никто не умирает сразу.
Конечно, все это казалось сказкой, выдумкой, нереальной мечтой.
Что с того? Я верил в Новочеркасск. Мне надо, очень надо было
во что-то верить.
Иногда сбываются мечты, пустая лотерейная бумажка превращается
в кучу денег, папоротник зацветает, а к сироте прилетает фея.
В один прекрасный, невероятный, невозможный день, какой-то
очень серьезный дядя в Москве подписал очень серьезную бумажку,
и меня привезли в Новочеркасск. Все, во что я так наивно верил,
оказалось правдой, даже картошка и абрикосы.
Я молод и относительно здоров. Я надеюсь увидеть еще много
городов мира. Я увижу Париж и Токио, Рим и Сидней, Буэнос-Айрес
и Беркли. Обязательно увижу Беркли еще раз. Я верю, что все
эти города есть на свете на самом деле. Верю так же, как верил
когда-то в Новочеркасск.
Я родился в Москве, мне очень и очень не повезло родиться
в этом страшном, безумном городе. Повезло мне именно в Новочеркасске.
Новочеркасск - хороший город. Я бы умер, если бы в России
не было Новочеркасска.
Текст
составлен по материалам опубликованным на частных сайтах
Обсудить
статью
|
